Яна Тумина

«Идеальный актёр – автор. Актёр – это очень ответственный человек, который владеет всем, что касается его тела, звучания. В этом смысле – ничего нового. Вспоминаем Гротовского – актёр, который может сыграть только благодаря самому себе. Но для меня ещё интересен актёр, который умеет анимировать предметы (всё-таки я училась на кафедре театра кукол и преподаю на этой кафедре), умеет вещам относиться как к партнёру. Человек, который с помощью чашки, настольной лампы, книги может здесь же, на ходу, просто от потенции этих предметов начать сочинять некую историю. И от того, как пахнет эта книга и какого цвета у неё страницы, у него может родиться некое поведение на сцене, рефлексия. То есть для меня актёр – это некое ухо и некий рот. Ухо, которое внемлет и всё слышит, и рот, который может создавать и рождать слово. И если актёр при этом обладает чувством юмора, если это такое трагикомическое лицо, в котором есть и боль, и умиление, и смех, то для меня это идеал».

«Я бы сказала, что мой стиль – это театр художника, в котором размыты границы между перформансом, драматическим и кукольным театром. И в каждом спектакле важно найти подходящий плавный переход одного жанра в другой. Кроме того, для меня первостепенна поэтика постановки, а не её реализм».

«И у меня один из определяющих учителей Понизовский! Если бы не он, я бы вообще по-другому сформировалась. Мы встретились и познакомились с Максимом и с Пашей у Бориса Юрьевича в театре "ДаНет". Понизовский что-то во мне разглядел. Он сразу цеплял, очаровывал людей, тоже чувствовал своих. Но только недавно я до конца поняла, что моим первым учителем в режиссуре был мой отец – блестящий педагог, художник. То, что он говорил о композиции, о живописи, о метафорах и образах, отложилось у меня глубоко и эмоционально. Пока мы ехали в электричке от Питера до Петергофа, где он около двадцати лет преподавал в художественной школе, отец почти всегда делал наброски, а я его о чем-то спрашивала. И уже тогда тоненькими слоями укладывалось у меня в голове то, что сейчас проросло осознанным и сформулированным методом. Для меня потрясением стало то, что я подспудно использую его художественный арсенал в своей театральной практике. В этом смысле Понизовский и “АХЕ” оказались созвучны этому воспитанию художника».

«Вообще я начинаю думать, что театр – эфемерная и бессмысленная практика. В рациональном понимании – бессмысленная. Это своего рода Шамбала, такой прекрасный труд, который рассеивается дуновением. Мы работаем со временем, управляем воздухом, складываем сюжеты о любви и смерти, заходим на территорию боли и смеха, испытываем сострадание к созданным образам. Как это удается? Только при взаимности! Не иначе. Просто ничего не будет, если нет этой вибрации, когда мы поражены, обрадованы друг другом. Безусловно – через труд, но если не для райского дела трудишься, то и не нужно даже начинать, тратить на это время, жизнь и здоровье. Потому что театр – он для счастья. Я в этом уверена»